Сергей Михеенков - Солдатский маршал [Журнальный вариант]

Знал ли Конев повестку дня заседания Высшего Военного совета, неизвестно. Видимо, вскоре узнал. И консультации среди маршалов тоже, как можно предположить, состоялись. Иначе невозможно объяснить их довольно прочный фронт, который они выстроили во время попытки партийных чиновников уничтожить маршала Победы Жукова.

Как известно, 31 мая 1946 года, за несколько часов до начала чрезвычайного заседания, состоялся обыск на даче Жукова. О нём существуют противоречивые сведения. Некоторые биографы маршала Победы говорят о том, что обыск проведён негласно, что вещи не изымались, а лишь фиксировались в списке, который затем был подшит в «Дело Жукова». Для негласного обыска, как вы понимаете, ордер не выписывался, потому как проводился он не с ведома прокурора, а с ведома, скорее всего, тов. Абакумова «по просьбе» тов. Сталина. Сам же Жуков в своих «Воспоминаниях…» рассказал совершенно другую историю: что обыск не состоялся, что он, Жуков, якобы пригрозил оружием и выпроводил со своей дачи «троих молодцов» и т. д.

Но вернёмся к нашему герою.

Конев срочно вылетел в Москву. 2 июня 1946 года Антонина Васильевна, оставшаяся на курорте одна в тревожном ожидании, получила письмо:

«Тонюсенька, милая! Вчера состоялось решение, и меня назначили вместо Жукова. Хозяин предложил остаться в Москве и приступить к работе. В связи с этим тебе, моя детка, нужно тоже прекратить лечение, все собрать, расплатиться и выехать на машине в Баден. Там, в Бадене, погрузить все ценные вещи в самолёт и самой вылететь в Москву.

В самолёт обязательно возьми мой сейф с документами, чемодан с парадным мундиром, чемодан с гражданскими костюмами и моими кителями, шинель. Много у тебя будет хлопот, но что делать, так нужно. Передай мою благодарность всему медперсоналу, который нас лечил и обслуживал. Я, видимо, в Баден не приеду, а если и прилечу, то заранее тебе позвоню. Ну, моя родная, будь осмотрительна и строга во всём. Соскучился по тебе. Буду ждать тебя с нетерпением.

Целую тебя крепко, твой Ваня».

А в Москве, между тем, произошло событие, которое вот уже почти семь десятков лет волнует военных историков и толкователей советской политики второй половины 40‑х годов прошлого века.

Послевоенная политика страны не предполагала слишком большого влияния военных. Война осталась позади. Сталину уже не так нужны были маршалы и генералы, особенно такие, кто умел на себя брать слишком много ответственности и действовать самостоятельно. Кто почувствовал вкус этой самостоятельности, власти. Более того, он почувствовал опасность, исходившую от них. Особенно опасно вёл себя тот, кого он так возвышал и щедро при этом осыпал наградами — маршал Жуков. Георгий Победоносец, как того иногда называет его окружение. Об этом ему тоже доложили.

Заседание Высшего Военного Совета вёл Министр Вооружённых Сил Союза ССР Генералиссимус Советского Союза И. В. Сталин. Он попросил секретаря Совета генерала Штеменко, в то время начальника Главного Оперативного управления, зачитать материалы допроса Главного маршала авиации Новикова. Новиков был арестован ещё в апреле и вовсю давал показания следователям МГБ. О его «признаниях» бывший шеф СМЕРШа, а теперь министр МГБ генерал Абакумов ежедневно докладывал Хозяину.

Когда в докладе Штеменко прозвучали слова не только о бонапартизме Жукова, но и о том, что тот якобы готовил военный заговор, маршалы поняли, что настал и их час. Сегодня — Жуков. Завтра — они.

После генерала Штеменко выступил Сталин. Он сказал, что Жуков присваивает себе все победы Красной Армии, что, выступая в Берлине на пресс- конференции, давая интервью для советской и зарубежной печати, «Жуков неоднократно заявлял, что все главнейшие операции в Великой Отечественной войне успешно проводились благодаря тому, что основные идеи были заложены им».

Сталин указал пальцем на бывших членов Ставки Верховного Главнокомандования и членов ГКО, представлявших теперь Политбюро и Высший Военный Совет, и сказал:

— Так что, все мы были дураки? Только один товарищ Жуков был умным, гениальным в планировании всех стратегических операций во время Великой Отечественной войны!

Сталин закончил своё выступление этим полуриторическим вопросом, приглашая всех присутствующих, в том числе маршалов, высказаться по поводу Жукова, чтобы «решить, как с ним поступить».

Все присутствующие понимали, что отвертеться от выступления не удастся. Надо говорить. А говорить — значит, высказать свою позицию.

Вот тут–то и наступил момент истины.

Выступления были разными по духу и смыслу. Некоторые заняли твёрдую позицию и, критикуя и личные человеческие, и деловые качества Жукова, всё же признавали его военные заслуги и верность партии, правительству и лично тов. Сталину.

Коневу выпало выступать первым.

Можно предположить, что какие–то консультации маршалы всё же провели до заседания Совета. Возможно, в этих консультациях участвовали не все. Но договорённость договорённостью, а сказать своё решительное «нет», когда уже прозвучало столько слов и формулировок о враждебных деяниях и замыслах Жукова, когда обвинения выдвинул сам Хозяин, было, согласитесь, непросто.

В большинстве публикаций об этом заседании говорится о том, что, мол, военные не отдали маршала Победы на растерзание и что якобы при этом главное и решающее спасительное слово произнёс в то время первый заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками маршал Рыбалко. Верно то, что Павел Семёнович Рыбалко решительно и твёрдо высказался за политическую честность Жукова, за признание многих его военных заслуг. Но тон задал всё же выступавший первым — маршал Конев. И тут надо быть исторически точным. А что значит на таком собрании молвить первое слово поперёк слова Хозяина, вряд ли нужно пояснять.

Никто пока не опроверг точность переданной Коневым атмосферы, царившей в зале заседаний, и сути сказанного им.

Конев сказал, что характер у Жукова непростой, «неуживчивый, трудный». Назвал и другие недостатки в работе Жукова, а затем подытожил:

— Но если бы Жуков был человеком непорядочным, он вряд ли стал бы с такой настойчивостью, рискуя жизнью, выполнять приказы Ставки, выезжать на самые опасные участки фронта, ползать на брюхе по передовой, наблюдая за действиями войск, чтобы на месте оценить обстановку и помочь командованию в принятии тех или иных решений. Нечестный человек, тем боле нечестный в политическом отношении, не будет себя так держать!

Сталин вдруг понял, что ситуация ускользает из рук. Но выдержал и ждал конца выступлений, никого не перебивая. И только когда ответное покаянное слово дали молвить Жукову, Сталин перебил его и сказал, указывая пальцем в сторону Конева:

— Товарищ Конев, он присвоил даже авторство и вашей Корсунь — Шевченковской операции!

Сталин, бросая эту реплику, конечно же, понимал, что сам многое отнял у него, чтобы отдать другому, и когда припекло, когда понял, что его расчёт на то, что обнесённые берлинским триумфом маршалы Рокоссовский и Конев оказались выше его надежд, по–кавказски взвился: «Он присвоил!..»

Но Сталин и на этот раз оказался мудрее своей врожденной ярости, он уступил военным. Уступил, хорошо понимая, что именно этой своей уступкой он окончательно пресёк вольницу маршалов, что они теперь у него в кулаке.

Но и маршалы почувствовали свою силу и то, что война не закончилась, и надо держать порох сухим.

Константин Симонов в долгих беседах с маршалом интересовался тем Советом. Осталась запись Симонова — ответ маршала Конева на его вопрос: «…После всех выступлений выступал Сталин. Он опять говорил резко, но уже несколько по–другому. Видимо, поначалу у него был план ареста Жукова после этого Военного совета. Но, почувствовав наше внутреннее, да и не только внутреннее, сопротивление, почувствовав известную солидарность военных по отношению к Жукову и оценке его деятельности, он, видимо, сориентировался и отступил от первоначального намерения. Так мне показалось».

В защиту Жукова в том же тоне, что и Конев, выступили маршалы Рыбалко, Рокоссовский, генерал армии Хрулёв.

9 июня 1946 года Сталин издал Приказ № 009, которым он, по всей вероятности, хотел принизить авторитет маршала Победы в войсках. В приказе, кроме всего прочего, были и такие слова: «Было установлено далее, что ликвидация корсунь–шевченковской группы немецких войск была спланирована и проведена не маршалом Жуковым, как он заявлял об этом, а маршалом Коневым, а Киев был освобождён не ударом с юга с букринского плацдарма, как предлагал Жуков, а ударом с севера, ибо Ставка считала букринский плацдарм непригодным для такой большой операции.

Было, наконец, установлено, что, признавая заслуги маршала Жукова при взятии Берлина, нельзя отрицать, как это делает маршал Жуков, что без удара с юга войск маршала Конева и удара с севера войск маршала Рокоссовского Берлин не был бы окружён и взят в тот срок, в какой он был взят».